Антон Федоров поставил в Театре наций «Дон Кихота» с Тимофеем Трибунцевым в главной роли/

Самый модный театральный режиссер страны Антон Федоров для дебюта в Театре наций выбрал роман Мигеля де Сервантеса, радикальным образом изменив и текст, и смыслы. Никогда не делающий скидок на особенности зрительского восприятия (поймут – не поймут), он сочинил страшную вселенную, населенную героями-фриками. Пародийная природа романа (Сервантес сочинил пародию на рыцарские романы того времени) легла на остроту федоровского мироощущения как нельзя лучше. Однако грандиозный итог удовлетворит далеко не каждого.

Знаменитый роман Сервантеса вышел далеко за пределы литературы. Имя «хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского» стало нарицательным. Герой, причиняющий добро направо и налево и не считающийся с реальностью, этой самой реальностью оказался побежден. Федоров обожает потерянных и странных персонажей и, в принципе, все свои спектакли ставит именно о них – Хлестаков в «Ревизоре» театра «Около», Акакий Акакиевич в «Шинели» Пространства «Внутри», коммуна хиппи в «Е-ее-ее» в театре «Старый дом», тот же Шариков из мтюзовского «Собачьего сердца» и т. д.

Когда он обратится к архетипу Дон Кихота – было вопросом времени. Но вот парадокс – никакого сочувствия он у режиссера не вызвал. Дон Кихот подвергся жесточайшему федоровскому анализу, а после – приговору. «Причинитель» добра по Федорову – страшный тиран, он насильно вписывает людей и обстоятельства в выдуманные им самим рамки. А те не просто жестоко сопротивляются, они жестоко мстят. Только когда он признает сам себя чем-то вроде неудачника и не пытается ни с кем и ни с чем воевать, к нему приходит его Дульсинея.

Подобие счастливого финала, впрочем, легко пропустить. Спектакль настолько сложен, местами избыточен, что неподготовленная к Сервантесу, умноженному на Федорова, публика не выдерживает. Любовные интерлюдии и героические монологи кажутся мучительными и затянутыми. Персонажи – не развивающимися. Однако те, кто помнят Сервантеса, наверняка помнят и то, что испанский классик писал именно так. Федоров же, искусно встраиваясь в языковой код автора, которого выбрал, играет со словами и смыслами. И если речь у него заходит о Дульсинее, то о Тамбовской, если о зале, то о «чуланной», а если об «амигос», то и об «адьосе» (вспомните хит группы Loona Bailando). Апофеозом такой игры слов становится монолог конвойного на псевдоиспанском. Зал заходится в смеховой истерике, отвлекаясь от страшных смыслов (прием, ставший для Федорова обязательным в каждой работе).

Спектакль впервые у режиссера настолько многонаселен. На сцене два десятка первоклассных артистов во главе с Тимофеем Трибунцевым. Первач труппы «Сатирикона» и звезда кино впервые работает с Федоровым. И, кажется, одним спектаклем этот тандем не ограничится. Так подходят другу другу манера актерского существования Трибунцева и режиссерский почерк Федорова. Оба большие художники, загадочные и глубокие, привыкшие больше молчать, чем говорить. О чем болит у обоих, видно только по их работам, и плотность неозвученных смыслов всегда сильно выше, чем у кого бы то ни было. Их общий Дон Кихот – маргинал и чудак, органичный в своем сумасшествии. Фактура артиста здесь работает как обманка. Его Дон Кихот и комичен, и несуразен, но и опасен тоже. «Я сниму с вас эти маски», – кричит герой и перерезает горло всем, в ком видит врагов. «Это не по-настоящему», – кидает тут же в зал. Будничность убийств Федоровым сознательно подчеркивается. Не случайно эпиграфом к спектаклю (он пишется в режиме здесь и сейчас на занавесе еще до начала действия) выбраны строки из лекций Владимира Набокова о Сервантесе, считавшего его роман одной из самых страшных и бесчеловечных книг за всю историю мировой литературы.

Также не случайно местом действия выбрана прачечная самообслуживания где-то в условной Испании. Автор сценографии – сам Федоров. Грязное, в прямом смысле вонючее (входящие в нее сначала зажимают нос), отталкивающее место, с давно не мытыми витринными окнами на улицу. Это здесь обитает РПО (аббревиатура «рыцаря печального образа», которую остроумно использует Федоров) и его верный трезвомыслящий Санчо (блистательная работа артиста Семена Штейнберга). Здесь он мечтает о гармоничном мире и клянется в верности Дульсинее. И здесь же бьется, бьет и убивает, а в финале отрубает голову дракону (один из самых эффектных аттракционов спектакля).

Над прачечной – явной метафорой земной жизни как чистилища – синеет мультипликационное небо, там зажигаются и гаснут звезды, безразлично наблюдающие за дикой историей. Анимация постоянного соавтора Федорова Нади Гольдман небом не ограничивается, на заднике сцены параллельно рассказу героев транслируются смешные мультфильмы. И в этом соединении театра и анимации зашит еще один важный для этого спектакля смысл – красивое, вечное, настоящее можно только выдумать или нарисовать. Реальность же безжалостна, и любые мечты про «осчастливить всех» оборачиваются тиранией.